«Все хорошо, прекрасная маркиза…»
Меня всегда занимало определенное неравнодушие «образованной» публики к криминальному элементу. Странная приязнь проявлялась в любви к песенному блатнячку, нелюбви к «ментам» и представителям порядка в самом широком смысле слова, стремлении понять широкую мятущуюся душу преступнику, начиная с заурядного уличного отморозка и т.д. Часто это можно объяснять стремлением мягкотелого интеллигента подольститься к сильному и страшному. Начиная со школы, когда мальчики из «приличных» семей добиваются расположения своих «отпетых» сверстников добыванием денег из родительских карманов на подъездный портвейн, или информационно-идеологической поддержкой романтиков подворотни и школьных туалетов.
Это все памятно, знакомо, но, безусловно, не объясняет всего. Нельзя только этим объяснить, почему взрослые дядьки, чуть ли ни обливаясь слезами, поют «Таганку» и розенбаумовские одесские баллады, хотя давно уже их не окружают трясущие по карманам деньги «испорченные» ровесники, и такой способ мимикрии несколько излишен. Конечно, старая любовь не ржавеет, но объяснить этот феномен исключительно лирическими вибрациями было бы слишком наивно.
Интеллигент, несмотря на свою физическую мягкотелость, безусловный враг порядка и стабильности, Ибо беспорядок и нестабильность для него являются ситуациями крайне перспективными. Смятенное общество для интеллигента – земля обетованная (правда, при сохранении для информационного навигатора определенного уровня защищенности). Эта ситуация создается за счет разрушения системных норм мировоззренческого плана, но, одновременно, и разрушением ограничителей социально-поведенческого характера, что тоже вещь не последняя по своей важности.
И вот тут-то криминальное социальное творчество оказывается очень кстати. Преступное расширение рамок социально дозволенного, расшатывание устоев прямым действием на руку «властителям дум», избавляя их от ответственности за реальное антиобщественное поведение. Сами они на это не способны, но пользуются такой ситуацией в полной мере.
Союз яйцеголовых идеологов «обновления общества» и люмпенов – почти идеальное инновационное сочетание. «Гопники» смело воплощают сокровенные фантазии смирных интеллигентов. Вспомним, что самое криминализированное революционное течение современности – анархизм – идеологически формировали и «окормляли» самые настоящие интеллектуалы. Именно они – от Бакунина до махновских комиссаров – умели убедительно превратить на вербальном уровне грабежи и насилие в «экспроприации» и «борьбу за счастье народа».
А сверхлиберал маркиз де Сад в своем революционном манифесте «Французы, еще одно усилие, если вы хотите стать республиканцами» прямо и абсолютно серьезно обосновывал разумность и оправданность таких «освобождающих» социальных практик, как сексуальные перверсии, воровство и убийство. При этом веселый маркиз утверждал, что без реализации этих благородных начинаний победа революции и свободы недостижима.
В частности, маркиз Альфонс прямо указывал, что в случае воровства надо наказывать обворованного, «который так небрежен, что позволяет себя обокрасть, но не выносите никакого рода приговора тому, кто крадет». К сожалению, для того, чтобы быть абсолютно современным, маркизу не хватало такого популярного в наше время термина, как «лохи», в котором так явственно звучит именно злорадство по отношению к обобранному и обманутому.
Даже если оставить в покое половые перверсии, давно уже ставшие нормой, и мало кого удивляющие, стоит остановиться и на апологии убийства, которую развивает гражданин де Сад: «Невозможно уничтожить творение природы, и, предаваясь убийству, мы лишь варьируем формы, а не гасим жизнь, поэтому выше человеческих сил доказать, что в разрушении твари любого возраста, пола и вида кроется какое бы то ни было преступление. Какой здравомыслящий человек ответит на это утвердительно? Ах, так ли уж важно многочисленному обществу, будет ли в нем одним человеком больше или меньше, испортятся ли его законы, его нравы, его привычки? Влияла ли когда-нибудь смерть одной личности на общую массу? Несомненно: величайшей опасностью было бы наказывать или порицать за убийство. Республиканская гордость требует чуточку жестокости».
Как писал о де Саде французский эссеист М. Бланшо: «Он пытается установить новую иерархию ценностей, на вершине которой будет преступление».
Другое дело, что интеллигентская утопия о преступлении для других не осуществляется в полной мере. Вспоминается забавный случай с одним активным челябинским журналистом, который в эпоху победившей огульной демократизации обрушивался на любые ограничения свобод личности до той поры, пока какие-то случайные «освободившиеся» люди не отлупили его в родном дворе. После этого журналист разразился небольшой, но очень энергичной заметкой, в которой он обвинял милицию и органы правопорядка в преступном бездействии и попустительстве криминальным элементам.
К сожалению, такие прозрения приходят к интеллектуалам только лишь в случае личного соприкосновения со слишком раскованными личностями. Но остальному обществу от этого не легче.
Кстати: Было бы ошибочным считать, что маркиз де Сад не показательный пример в силу свойственной ему эксцентричности. Поэтому приведу высказывание одного из демократов-идеалистов эпохи поздней перестройки и раннего ельцинизма В. Вильчека (одно время занимавшего высокую должность в Останкино) по поводу близости «творческой» личности и преступника: «Стремление к разрушению – противоположный творчеству путь преодоления отчуждения, преступный путь возвращения в «рай», удовлетворения первой человеческой потребности. Поэтому преступление, как и творчество, столь часто выглядит амотивным, бескорыстным, самодовлеющим. В «начале», в завязи они вообще едины».
Конечно, насчет бескорыстия – вопрос спорный, а в остальном можно солидаризоваться с метким замечанием автора.
П. Уваров