Между чумой и холерой
Не стремясь показаться натужно оригинальным, тем не менее, осмелимся утверждать: одним из факторов современного российского кризиса является весьма печальное обстоятельство, а именно – наконец-то к концу ХХ века русские женщины бросили русских мужчин. Часть лучших женщин устремились за пределы Отечества в поисках прекрасных принцев (притом создается ощущение, что женщины бегут сломя голову в любом направлении), а оставшиеся в пределах России разошлись по рукам новоявленных купчишек, их приказчиков и ростовщиков (которые в наше экстремальное время обрели наименование «банкиров»), представляющих собой ту часть российского мужского сообщества, которая прежде всего захвачена своими эгоцентрическими проектами и о своей стране думать не привыкли.
Если бы мы поставили здесь точку, то, скорее всего, дополнительно подтвердили бы правильность выбора русских женщин, которые по безошибочной женской интуиции, как от проказы, бегут от мужчин, скулящих и ищущих причин своих проблем, как правило, на стороне.
Но на самом деле все гораздо глубже и печальней. С одной стороны, без всякой скидки на «ура-патриотизм» приходится согласиться, что русские женщины, пожалуй, действительно самые красивые в мире. Такого разнообразия и одновременно законченности типов красоты, действительно, нет ни в одной стране мира. С другой стороны, феномен внутренней красоты русских женщин XIX-XX веков также не вызывает сомнений. В этот период сформировался душевный тип, безусловно, весьма хрупкий, сочетающий в себе традиционное благородство и чистоту, воспитанную патриархальным укладом, и способность к самоотверженному, бескорыстному поступку ради тех, кого любишь.
Сейчас же ощущение такое, что с этим духовным феноменом мы почти уже покончили. Я имею в виду русских мужчин, которые на протяжении всего этого времени с упорством, достойным лучшего применения, разрушали в женщинах это драгоценное состояние духа. И уже ко второй половине XIX века прекрасная одухотворенная русская женщина оказалась в ситуации между чумой и холерой, т.е. между Паратовым и Карандышевым. Первый тип, освободившийся от всех традиционных ограничителей либеральными реформами, надкусывал все, что не смог съесть. А второй тип был просто невыносим, и женщине с нормальным эстетическим чувством было проще утопиться, чем связать свою судьбу с Карандышевым, тем более рожать от него детей.
Была ли альтернатива? Да, возможно, в патриархальном быте, рядом с церковными стенами, но эта часть России разрушалась очень быстро. Правда, драматург Островский, по-видимому, представлял альтернативу в так называемых «прогрессивных просветителей», образ которого он вывел в своей пьесе «Таланты и поклонники». Этот тип укорял крупного предпринимателя, увлекшего прекрасную женщину за собой обещаниями выстроить ей артистическую карьеру. «Вы развращаете, а мы – просвещаем», – говорил этот прекраснодушный человек. Каково было это просвещение, мы легко можем убедиться, обратившись к «иконостасу» этого направления. Вспоминая в одном из своих писем к А. Майкову «неистового Виссариона», Ф.М. Достоевский задавался вопросом: «А продолжают ли на выпусках, в гимназиях, раздавать гимназисткам книги вроде полного собрания сочинений Белинского, в которых тот плачет, зачем Татьяна осталась верна мужу?» А еще один «просветитель», Н.А. Добролюбов, демонстрировал масштаб личности свой и себе подобных, критикуя персонаж «Дворянского гнезда», помещика Лаврецкого, за то, что «он во всем романе робко склоняется пред незыблемостью ее понятий, и ни разу не смеет приступить к ней с холодными разуверениями». Лаврецкий, по мысли критика, должен был «разуверять» несчастную девушку Лизу в том, что адюльтер – это не так уж и плохо.
Еще раз хочется напомнить, что Белинский с Добролюбовым в XIX веке – это все равно что Останкинская башня в наше время. Чему же остается удивляться, если русские мужчины почти двести лет проституировали собственных женщин? Если не прямо, то косвенно, что было не менее (а возможно, более) разрушительно.
Напоследок хочется вспомнить еще одно прогрессивное мужское движение, придуманное нашими соотечественниками во второй половине XIX века — спасение падших женщин. Суть его заключалась в том, что представители «передовой молодежи» «спасали» женщин из домов терпимости, иногда беря их в жены, а иногда просто создавая условия для «развития». Будущий герой первой русской революции П.П. Шмидт женился на проститутке, а потом всю жизнь показывал ей, насколько ее вкусы неразвиты в силу ее неспособности «подняться» до его уровня, мучил женщину, разбил свою жизнь. Это, безусловно, должно было окончиться чем-то вроде мятежа на «Очакове». А бывший народоволец Л.А. Тихомиров вспоминал, как группа московских студентов на паях выкупила девушку из дома терпимости, и так ее «развивала», что «бедная женщина, не видя света, сбежала назад от своих развивателей».
Одним словом, русским мужчинам есть что вспомнить, прежде чем они поторопятся обвинять русских женщин в отсутствии патриотизма, корыстолюбии, нежелании понять их сложную, мятущуюся душу. Банально, но от этого не менее верно: «Врач, исцелись сам».
Некстати: то, что русские девушки едут за рубеж – конечно, вещь, возможно, и излишняя, особенно когда сломя голову и абы за кого. Извиняет в этом их то, что в свое время произнес еще один из литературных героев отечественной читающей публики товарищ О. Бендер: «Заграница – это миф о загробной жизни». Они просто продолжают бежать от своих «развивателей».
П. Уваров